Я всегда преклонялся перед Мельпоменой. Театр и действо на сцене приводили меня в какой-то религиозный трепет, в сомнамбулическое состояние. Из своего скудного заработка ученика фрезеровщика (завалил экзамены в институт и пошел на завод) я откладывал деньги на билет, буфет, цветы. И каждую субботу спешил на вечерний семичасовой спектакль. Родители иногда присылали мне в Хабаровск рыбу с икрой. Дав взятку "морепродуктом", я заимел знакомую кассиршу, оставлявшую мне билеты на премьеры. Моя мудрая младшая сестренка предупреждала: "Концерт или спектакль нужно смотреть из зала''. Не послушался я ее и после армии устроился рабочим сцены Насмотревшись закулисной жизни, театр и концертные залы сейчас посещаю редко. А с друзьями-актерами люблю встречаться где-нибудь вне театра.

Как-то из знаменитого Новосибирского театра оперы и балета приехала молодежная студия, а может, это был второй или третий состав, точно не помню. Из зрительного зала хрупкие на вид девочки в белоснежных пачках и мужики в откровенно обтягивающих рейтузах, под бессмертную музыку Чайковского, смотрелись. Мне же, стоящему за кулисами, все виделось в ином свете. Когда "стая лебедей" проносилась по сцене, раздавался грохот как от роты, печатающей шаг на плацу (в зале не слышали - забивала музыка). Из-под пуант летела выбиваемая из сцены пыль. Когда взмыленная стая возвращалась в "гнездо" за кулисы, я затыкал нос. После третьего спектакля не выдержал и заставил напарника вернуть стибренную намедни у балерин коробку с дезодорантом (новинка, в магазине не было).

На четвертом спектакле все и началось. Я опоздал к началу и, когда пришел за сцену, увидел бьющуюся в истерике "лебедь". Персонал театра ее успокаивал. Растерянный "коршун" был мрачнее своего трико. Оркестр молчал. Зрители шумели и хлопали, требуя продолжения.

Оказалось, что гоняясь по сцене за "птицей", "коршун" неловким движением выдернул балерину из пачки, обнажив белую лебединую грудь. Все бы ничего: воспитанный балетный зритель и промолчал бы, но злодей подбежал к остолбеневшей партнерше и, ловко орудуя двумя руками, затолкал ей грудь обратно за корсет. На этом мытарства "белой птицы" не закончились. Напарник ее не удержал, и с высоты полета "лебедь" рухнула с таким грохотом, что музыканты съежились и перестали играть. А дирижер, зажмурившись, втянул голову в плечи. Наверное, и в этот раз все могло обойтись. Но в тишине из-за кулис выскочили два "демона" в рабочих черных халатах и, крикнув в зал "Какого хрена уставились?", потащили за "крылья" и "лапки" разбившуюся птицу со сцены.

Летом мы давали выездные спектакли по колхозам и небольшим городкам. Представьте, какая вокруг нас начиналась суета - театр приехал! Деревенские клубы и городские "Дворцы железнодорожников" были битком.

Я был рабочим сцены и по совместительству в массовке. Труппа была маленькая, и в "Свадьбе в "Малиновке" я попеременно был то красноармейцем, то бандитом. Ездили уже больше месяца, всем осточертела колесная жизнь. И поэтому, чего скрывать, коллектив пил от тоски не только после спектакля.

Старый закулисный "подметала" дядя Федя, по его рассказам, чуть ли не с Шекспиром был знаком. И вот однажды, надравшись во время спектакля, изображая в массовке красноармейца на привале, он уснул. Меняется сцена. "Отряд не заметил потери бойца" и ускакал. Выходит на сцену бандит Папандопуло, поет песню, натыкается на спящего буденовца. Немая сцена. За кулисами лихорадочно соображают, что делать. Бандит, наклонившись, рассматривает красноармейца:

- Ты кто?

Икнув, тот обводит взглядом зрительный зал и, выдавив "Федор!", снова отключается.

Тут выскакивают два буденовца, отталкивают обалдевшего Папандопуло и, склонив над "героем" обнаженные головы, скорбно говорят:

- Эх, а Микола от ран скончался!

Пытаются его унести. Дальше вообще бардак начинается. Зал протестует: "Он не Микола, а Федор!". Красноармейцы роняют "труп", который, очнувшись, начинает (слава Богу, невнятно) матюкаться.

- Точно не наш! - находится один из красноармейцев. - У нашего Миколы рожа не такая бандитская. Папандопуло, ваш, что ли?

Тот испуганно вертит головой:

- Первый раз вижу!

И тут на помощь приходит сам дядя Федор. С трудом продрав глаза, он начинает тихо выть:

- Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить..!

- А, так это махновец! - радостно говорят красноармейцы и уходят.

- Точно не наш! - подтверждает Папандопуло и тоже шустро сваливает. Махновец в одиночестве поет на сцене. Опускается занавес. Зрители хлопают, думая, что антракт. Невидимые им красноармейцы, бандиты и администратор лупят дядю Федю...