Ну давайте не будем! Что вы глаза опустили? Что? С вами такого никогда не было? А кто маленьким под забор во сне писал и под утро плавал в люльке, как карась? Кто, от натуги вытаращив глаза, шел маленькими-маленькими шажками последние пятьдесят метров до общественного туалета? Смеетесь? Значит, помните.

Я перебирался из одного города в другой. Стоял у входа в железнодорожный вокзал и курил. Вдруг из одной двери вылетел, как пуля, мужик. Растрепанный, глаза "по полтиннику", ужас на лице. Он постоял, наклонив голову, как собака, на бок, прислушиваясь к себе, и вдруг, замычав, рванул в привокзалье. Два мента, скучавшие возле меня и с надеждой ждавшие, что брошу "бычок" мимо урны, перепугались и с криками: "Стоять, сволочь!!!" сорвались за ним в погоню.

Они орали что-то в рацию, свистели и матерились. Людской муравейник моментально изобразил "стоп-кадр". Но нашлись, нашлись герои среди нашего бесстрашного народа, про таких потом пишут в газетах некрологи или: "Рискуя жизнью..." Короче, стали стеной на пути у "преступника", тут и этих два дежурных свистуна подоспели.

Вокруг несчастного дядьки начали густеть зеваки. "А пошли вы все!!!" - дико захохотал он, рванул на себе брючный ремень, снял штаны и присел на асфальт на глазах у зрителей.

...И моментально остался в одиночестве. Два красных от стыда блюстителя порядка быстрыми шагами возвращались к вокзалу.

- Дело, значит, было так, - приятель прикуривает и весело сморит мне в глаза. - Мы с Анькой еще не поженились, но жили вместе. Вернулся я как-то с работы. Сели, поужинали. Ну, она меня в тот вечер накормила. По гроб жизни теперь помнить буду, что нельзя есть непромытые через дуршлаг макароны.

...Утречком я выскочил во двор, попыжился в сортире (жили в частном доме). Толку никакого. Завтракать не стал и очень задумчивый ушел на работу. Вечером сделал еще одну попытку. Бесполезно, вышел из "строения" весь в соплях, слезах и в мыле от напряжения. На следующий день я "заболел". В надежде бегал каждые полчаса, но тщетно.

Лежал я в койке и тосковал. Я проникся состраданием и пониманием к ревущему медведю, отмачивающему свою задницу в речке по весне. Анька суетилась вокруг, допытываясь: "Родной мой, что с тобой? Ну скажи, что ты молчишь, как рыба?"

А что я ей мог сказать, она мне даже не жена. Стыдно, вот только и скрежетал зубами и молчал, как партизан. Утром третьего дня Анька глянула на меня и по-бабьи завыла: "0-о-ой! Ты аж позеленел!"

Я понял, что скоро взорвусь, и поэтому мне стало все до фонаря. Я очень долго материл ее вместе с макаронами. Анька от смеха аж чуть с табуретки не упала: "Тю, дурачок, ну что же ты не сказал? Сейчас я в аптеку слетаю". Я засобирался с ней. "А дойдешь ли?" - веселилась она.

...Аптека была закрыта. "Ладно, я знаю другой способ. Нужно подсолнечное масло".

До дежурного магазина было топать далеко, мы зашли к знакомым. "Витя столько гольца наловил, хотели пожарить, а магазин закрыт". Долго не задерживаясь, вышли. И тут я совершил непростительную глупость. Намаявшись за три дня, тут же, на автобусной остановке, "засадил" чуть ли не всю бутылку.

...Из автобуса я несся до дома, опережая звук. В животе стоял рев от предстартовой подготовки.

...Когда я вышел, просветленный. Анька валялась во дворе на траве и аж стонала от смеха: "Ой, не могу, ой, Байконур какой-то!" Увидев меня, она еле выдавила: "Здравствуйте, товарищ Гагарин! Я думала, что вы вместе с сортиром сейчас на орбиту выйдете. "Сортир-1", я "Земля". Как самочувствие?" И она снова, хрюкая, повалилась на траву.

...Я еще три дня не ходил на работу, потому что переборщил с маслом и расстройство желудка было жуткое. Выбил в венском стуле дно и сидел в туалете, почитывая газеты и журналы.